ДЮМАСФЕРА - Форум фанфиков по мотивам книг Александра Дюма (отца)

Анна стояла возле высокого стрельчатого окна, сжимая в руках тяжелую бархатную ткань портьеры, чувствуя, как холодный липкий страх опутывает тело, подбираясь к горлу, перехватывая дыхание. «Нет! Нет! – протестующе билось в голове, а сердце заполошно стучало. – Этого не может быть!» Прошло уже столько времени… Они не могли приехать за ней… Не могли ее найти… А даже если и так, они ищут не ее, а беглую монахиню. Она же графиня де Ла Фер! И ее муж никогда не позволит, чтобы хотя бы тень подозрения пала на нее.

Анна судорожно сглотнула и снова посмотрела в окно. Эти люди все еще были там, во дворе и явно ожидали хозяина. Высокий молодой офицер, несколько солдат и еще двое, по виду которых она не могла определить, кто они. Быть может, судейские? По спине вновь пробежал холодок. Поглощенная своими мыслями, Анна не заметила за спинами военных молодого мужчину в разорванной рубахе и совсем юную бедно одетую девушку, стоявшую рядом с ним, затравленно опустив голову. Руки обоих были связаны.

Звук закрываемой двери едва не заставил графиню подпрыгнуть от неожиданности. Резко обернувшись, она увидела худощавую Мадлен, державшую в руках ее накидку. Боже! За всем этим она совсем забыла, что посылала ее за ней. Нельзя, нельзя позволять себе быть рассеянной! Все начинается с мелочей. Что если однажды она допустит оплошность, которая погубит ее? Этого не должно случится.

– Скажи, – овладев собой и не позволяя голосу дрогнуть, произнесла она, – что там за шум во дворе? Кто эти люди?

Анна кивнула в сторону окна, приглашая горничную подойти и посмотреть.

– Должно быть, это сборщики налогов, – ответила Мадлен. – Сейчас конец месяца – время сбора габели (1).

«Дура!», – чуть было не вырвалось у Анны, и это было самое приличное слово, которым бы она хотела наградить служанку, в то время как на языке вертелась парочка крепких выражений, которые она слышала на одном из постоялых дворов, где они останавливались по пути в Берри. Сбор налогов? Разве для этого нужен чуть не целый отряд вооруженных до зубов людей?

– Сборщики налогов? – изогнула бровь графиня. – Но там же солдаты.

– Наверное поймали контрабандистов, – ничуть не стушевалась Мадлен. – Вот, взгляните, сударыня.

Анна почувствовала себя уязвленной, и это буквально бесило ее. Она в самом деле не увидела их раньше и с интересом всмотрелась в их лица. Неужели эти двое и впрямь могли быть контрабандистами? Мужчина мало походил на лихого флибустьера, но все же в его облике явно угадывался человек, не единожды битый жизнью. А девушка, девушка, по виду была чиста и невинна, едва ли не моложе самой Анны. Эта мысль заставила ее поежиться, и она тут же сжала руки в кулаки так, что ногти больно впились в кожу. Нет! Все это не имеет к ней никакого отношения! Это просто пойманные преступники, которым грозит наказание. Им – не ей. Теперь никто и никогда не угадает в ней ту, которой она была когда-то. Теперь она знатная дама, графиня. Кто посмеет посягнуть на честь жены графа де Ла Фер? Ах, если бы она действительно была в этом уверена…

Злясь на саму себя из-за этих страхов, от которых ей никак не удавалось избавиться, Анна гордо выпрямила спину и обернулась к служанке.

– Можешь идти, – в голосе прозвучали нотки надменности, ничем не оправданные, но ей так хотелось.

Девушка присела в поклоне, спокойно выдержав взгляд хозяйки, и вышла из комнаты.

– Вот же мерзавка, – выплюнула графиня, когда дверь за горничной закрылась, и ее башмачки застучали по коридору.

Анна вернулась к окну как раз в тот момент, когда картина во дворе изменилась – офицер спешился, а оба сборщика налогов склонились в поклоне. Она посмотрела на крыльцо и увидела мужа. Граф де Ла Фер стоял на верхней ступени и был другим. Не таким, каким она видела его утром, когда он покидал спальню, не таким, каким был во время завтрака, а потом в библиотеке, не таким, каким она запомнила его за все то время, что знала его. Он был спокоен, сосредоточен, лицо его приобрело выражение холодной властности, однако, ничто в его чертах не указывало хотя бы на каплю высокомерия. Вслед за графом вышел управляющий Жером, и Анна поняла, что сейчас что-то должно произойти.

Постояв еще несколько мгновений, графиня подобрала юбки, выскользнула за дверь и выбежала в коридор, ведущий на галерею, – оттуда весь двор был как на ладони, а она должна была знать, должна была слышать!

Поднявшись наверх, Анна прислонилась к одному из каменных зубцов, полностью скрывшему ее тоненькую фигурку от посторонних глаз, и прислушалась.

– В чем обвиняются эти люди? – голос графа звучал ровно, никаких лишних эмоций.

– В контрабанде соли (2), ваше сиятельство, – один из сборщиков склонился в низком поклоне.

– У вас есть доказательства? При них что-то нашли?

– Да, ваше сиятельство. Этот сознался сразу, – соляной пристав, указал на арестованного мужчину. – Вот взгляните, господин граф.

Его напарник выступил вперед, держа в руках несколько небольших аккуратно завязанных мешочков.

Граф кивнул и перевел взгляд на контрабандиста:

– Как твое имя?

– Николя Лежер, господин граф.

– Это принадлежит тебе?

– Да, господин граф, – голос мужчины звучал глухо.

– Где ты купил соль?

– В Пуату, господин граф.

– Ты собирался продать ее здесь, в Берри?

– Да, ваше сиятельство.

– Ты понимаешь, в каком преступлении тебя обвиняют, и знаешь, чем это карается?

– Да, ваше сиятельство.

– Господин пристав, – граф повернулся к первому сборщику, – при нем было оружие?

– Нет, ваше сиятельство, мы ничего не нашли.

– Хорошо. Подготовьте необходимые бумаги, я подпишу.

Граф обернулся к арестованному:

– Николя Лежер, ты обвиняешься в контрабанде соли и намерении незаконно продать ее по цене, ниже установленной в провинции. Поскольку у тебя не было какого-либо оружия, казнь тебе на грозит. Твое дело будет передано в суд для вынесения приговора.

Лежера отвели в сторону, и его «подельница» осталась перед судьями одна.

– Что с этой девушкой, господин пристав? – голос графа был по-прежнему бесстрастен.

– Она утверждает, что не виновна, но это не так.

– Вот как! Так что же она все-таки сделала?

– Этот человек остановился у нее на постой, – пристав указал на Лежера.

– Это правда? – граф взглянул на девушку.

– Да, ваше сиятельство, – тихо ответила она.

– Он впервые остановился у тебя?

– Нет, ваше сиятельство, – девушка опустила голову и вновь подняла взгляд. – Он приезжал, еще когда был жив отец. А потом, в прошлом году, когда отец помер, снова приехал. Он… он хорошо платил, а нам с братом очень нужны деньги. У нас корова пала…

– Закон запрещает сдавать комнаты контрабандистам и принимать их на ночлег (3), – граф пристально посмотрел на нее. – Тебе известно об этом?

Девушка молча кивнула.

– Ты знала, чем занимается этот человек?

– Нет, он никогда не говорил про это, но я видела у него такие мешочки, – она указала на изъятую у Лежера соль.

– Если ты догадалась, что в них, ты должна была сообщить об этом мне или господам приставам.

Потупившись, девушка молчала.

– У нее нашли соль? – граф вновь обратился к сборщику.

– В доме ничего нет, господин граф. А личный обыск произвести не удалось. Негодяйка кусалась, – сборщик зло покосился на арестованную.

Девушка вздрогнула и судорожно прижала руки к груди.

– Господин пристав, вы, судя по всему, злоупотребили своими полномочиями, нарушив установленные правила и правила приличия (4), – граф не задавал вопроса – он точно знал, что произошло.

– Ваше сиятельство, мы исполняли свой долг, – попытался оправдаться тот.

– Так или иначе, – продолжил граф, – досмотр не была проведен. А вы, господин пристав, обязаны соблюсти процедуру. И раз уж иного выхода у нас нет – проведите ее сейчас, при свидетелях, как предписано законом.

Пристав приблизился к задержанной, застывшей на месте в бессильном ожидании позорной экзекуции, и начал производить обыск, избегая области груди и ягодиц.

Никаких тайников обнаружено не было.

– Как тебя зовут? – граф посмотрел на несчастную, лицо которой было залито пунцовой краской стыда.

– Катрин Менье, – пролепетала она.

– Катрин Менье? Ты дочь кривого кузнеца, которого покалечило два года назад?

– Да, ваше сиятельство, – голос звучал так тихо, что еле-еле можно было разобрать слова.

Граф молчал, словно размышляя о чем-то, а потом заговорил вновь:

– Катрин Менье, ты обвиняешься в соучастии по делу Николя Лежера о контрабанде соли. За такое преступление взимается штраф, а в случае неуплаты назначается тюремное заключение. Я передаю твое дело в суд для рассмотрения и вынесения приговора.

На этот раз эта сухая юридическая формула отчего-то прозвучала мягче.

Со своего места Анна видела, как сборщик, подхватил лишившуюся чувств девушку. Ее это не трогало. Она увидела и услышала все, что ей было нужно. Вот, значит, как! Ее муж вершит суд на своих землях, однако, лишь рассматривает дело, но не выносит приговор. Это стоило учесть и об этом стоило подумать. Это означало, что от нее требовалось главное – сделать так, чтобы граф никогда не узнал ее ужасную тайну, но если все же такое случится, заставить его поверить ей и, если понадобится, защитить ее. О, она сумеет! Ведь нет ничего проще, чем убедить по уши влюбленного человека. А в любви графа она не сомневалась, и главным доказательством этому служило то, что он взял ее в жены, пренебрегши мнением своих высокородных родственников. Она знала об этом, и это придавало уверенности и давало надежду на то, что фортуна, до сих пор бывшая благосклонной к ней и позволившая подняться почти с самого дна, не низвергнет ее с вершины.

Увиденное, однако же, взволновало Анну сильнее, чем она предполагала. И причиной была вовсе не жалость к тем двум несчастным. Граф не проявил снисхождения к этой дочери кузнеца – совсем, никакого, хотя и было ясно, что все дело было в бедности, в крайней нужде. И пусть речь шла о какой-то крестьянке, это заставляло задуматься о границах его милосердия и справедливости, и вопрос «А что если…?» все чаще стал звучать в голове вместе с сомнениями, поверит ли муж в ее рассказ о горькой доле сироты или же о невинной жертве мужчин, посягнувших на ее честь.

Два дня спустя за обедом ответ последовал из уст графа, но не такой, на какой она рассчитывала.

Отпив вина, Анна сама, как можно более непринужденно начала разговор:

– Я слышала, на днях здесь поймали контрабандистов?

– Совершенно верно, – граф взглянул на жену. – Но почему вы спрашиваете об этом? Вас что-то тревожит?

Анна еле заметно передернула плечами, но муж увидел и истолковал это по-своему.

– Это не бандиты и не разбойники, дорогая, – граф мягко улыбнулся. – Здесь нет повода для опасений. К тому же здесь вы всегда под надежной защитой от любых врагов.

Взяв ее за руку, он поцеловал ее пальцы.

– О, граф, – она одарила его легкой улыбкой, благодарной и нежной, – я знаю. Рядом с вами мне нечего бояться.

Анна замолчала, глядя на него, наслаждаясь тем, как он любуется ей – она ясно видела это и торжествовала.

– Говорят, там была женщина, – стараясь придать голосу больше равнодушия, продолжила она. – Ее тоже арестовали, но многие утверждают, что она была невиновна.

– Кто так говорит? – граф внимательно посмотрел на нее.

– Я слышала это, когда ходила в церковь, – уклончиво ответила она.

– Анна, вам не стоит прислушиваться к досужим крестьянским сплетням, а тем более принимать на веру все, о чем говорят, – в тоне мужа отчетливо послышались строгие нотки. – Есть вещи, о которых люди не могут и не вправе судить.

– Но разве они не могут судить о человеческой справедливости? – в голубых глазах загорелся огонек.

– О справедливости? В чем же, по их мнению, была допущена несправедливость по отношению к этой женщине?

– Она пошла на преступление из-за нужды, чтобы прокормить себя и брата, а к ней не проявили милосердия, – Анна прямо посмотрела на мужа.

– Закон не знает милосердия и сострадания, Анна, – спокойно произнес граф. – Его предписано исполнять, а люди, облеченные властью, призваны его блюсти, не делая ни для кого исключений. В этом случае так же.

– А вы? – она едва удержалась, чтобы не прикусить губу. – Вы тоже осудили бы ее, если бы вам пришлось?

– Мне уже приходилось, Анна, – ответил он, и голос его прозвучал глуше.

Граф умолк на мгновение и продолжил:

– И осуждать, и казнить, и миловать. Здесь, в Ла Фере, я судья и решаю все споры и дела, кроме тех, которые находятся в ведении короны. И я надеюсь, что вершу правосудие справедливо.

– Должно быть, это тяжкая ноша, граф, – кротко произнесла она и тут же опустила взгляд, скрывая разочарование и тревогу.

– Это мой долг, но вас не должно это заботить. Это дело мужчин. Женщина же должна быть достойной супругой и матерью. А вы, Анна, – он снова тепло улыбнулся ей, – самая прекрасная из всех.

***

В полумраке пустой церкви голос отца Этьена звучал страстно и надрывно:

– Это не закончится добром, Анна!

– Вы просили меня остаться только за этим, святой отец? – глаза графини недобро сверкнули. – Я уже не раз слышала это от вас.

– Да, слышали, но не услышали меня. Но ведь и сейчас еще не поздно…, – кюре протянул к ней руки.

– Не поздно для чего? – Анна брезгливо попятилась.

– Боже мой! – выдохнул он. – Мы можем убежать, скрыться, где-нибудь далеко, где нас никто не найдет…

– Мне бежать с вами? – она едва удержалась, чтобы не рассмеяться ему в лицо. – Вы, должно быть, сошли с ума, отец Этьен.

– О, да, – пробормотал кюре, – я сошел с ума… От любви к вам. Но и вы не менее безумны! Что с вами будет, если ваш муж обнаружит клеймо? Поймет, кто вы? Кто мы. Нас обоих отправят в тюрьму или на виселицу…

– Я жестоко ошиблась в вас, вы – презренный трус, святой отец.

Кюре пошатнулся, будто его ударили, неверяще глядя на нее.

– Граф ничего не узнает, – жестко продолжила графиня.

– Вы не можете этого знать, не можете быть уверены…, – прошептал отец Этьен.

– Кто же расскажет ему об этом? Может быть вы? – черты ее лица исказились в ядовитой злобной усмешке.

– Что вы такое говорите…? – он больше не понимал и не узнавал ее. – Я…?

– Вот видите, святой отец, вы сами и подтвердили, – Анна вдруг улыбнулась, и от этой ее улыбки кюре пробила дрожь. – Если вы будете молчать, значит, тайна так и останется тайной. Не так ли?

– Вы погубите себя, Анна, – отец Этьен тяжело сглотнул комок в горле, – и я не смогу вас защитить.

– Защитить меня? Я вполне могу сделать это сама.

– Вы всего лишь женщина.

– О, да, всего лишь женщина, – она все-таки рассмеялась. – Локуста (5), как вы помните, тоже была слабой женщиной.

– Ее казнили, вы не можете не знать этого, – кюре в ужасе смотрел на графиню.

– О ее ремесле всем было хорошо известно. Так зачем же повторять ошибки древних?

– Вы говорите ужасные вещи, Анна. Это страшный грех.

– Все мы грешны, – она усмехнулась. – И вы, святой отец. Сколько обетов вы нарушили?

Кюре опустил голову и, закрыв лицо руками, простонал:

– Вы знаете почему…

– Это был ваш выбор, – она холодно смотрела на него. – А я сделала свой, и теперь говорю вам: не смейте более докучать мне, исполняйте роль добропорядочного брата как должно.

С этими словами графиня развернулась и, не оборачиваясь, пошла к выходу.

Когда она скрылась за дверью, отец Этьен в изнеможении рухнул на колени.

***

В начале июня суд приговорил Катрин Менье к пяти годам тюрьмы, а три дня спустя после вынесения приговора у кухарки в замке графа де Ла Фер появился новый помощник – десятилетний мальчишка Жан Менье.

Через месяц вся округа была потрясена страшной трагедией – графиня де Ла Фер погибла на охоте. О самом графе ничего не было известно. Кто-то говорил, что он навсегда покинул родные места, а злые языки утверждали, что утопился, не пережив смерть горячо любимой жены.

Отец Этьен неожиданно и бесследно исчез.

(1) Габель – налог на соль во Франции, впервые введенный в XIII веке и действующий до 1790 года. Так как на соль существовала государственная монополия, каждый гражданин в возрасте старше восьми лет был обязан покупать не меньше некоего фиксированного минимального объёма соли по фиксированной цене. Когда этот налог впервые был введен, он взимался равномерно во всех провинциях Франции, но на протяжении истории существования налога цены на соль и уровень налога различались в разных провинциях.

(2) Значительные различия в налогах между различными регионами стали причиной активной контрабанды соли, которая была строго запрещена. Суть контрабанды заключалась в том, чтобы купить соли в регионе, где она была дешевой, и затем продавать её в тех регионах, где она была дороже, по цене более высокой, но всё же ниже официальной государственной цены соли в этих регионах. Например, мино (около 50 кг) в Бретани стоил 31 су, в Пуату – 81, в Анжу – 591, а в Берри – 611.
Контрабандисты были настоящими народными героями, крестьяне всячески привечали их, обеспечивая продуктами и предоставляя кров.
Сборщикам налогов или соляным приставам поручалось выявлять и арестовывать контрабандистов. Контрабандистов приговаривали к ссылке на галеры рабов, если они были без оружия, и к смертной казни, если их ловили с оружием.
Между соляными контрабандистами и приставами развилось что-то вроде постоянных военных действий. Если пристава убивали, корона отвечала тем, что посылала свои отряды грабить деревню, где произошло преступление.

(3) Предоставление комнаты соляному контрабандисту считалось преступлением. Владельца гостиницы за повторное нарушение могли приговорить к смерти.

(4) Сборщики часто были жестокими людьми, злоупотребляющими своими особыми привилегиями, которые включали ношение оружия, а также право останавливать, допрашивать, обыскивать или арестовывать людей по своему усмотрению. Особенно они не доверяли женщинам и издевались над ними, тиская их за всякие места для собственного удовольствия. И часто находили там мешочки соли. Женщины действительно прятали соль в бюсте, корсетах, в ягодицах – во всех тех местах, которые, как они надеялись, не будут ощупывать.

(5) Локуста – римская отравительница родом из Галлии. Считается, что её услугами пользовались императоры Калигула и Нерон. Казнена в 68 году н. э. Рассказывали, что она постоянно принимала небольшие дозы яда, сделавшись таким образом неуязвимой для отравления.
По легенде предчувствуя скорый конец, Нерон приказал Локусте изготовить для него мгновенно действующий яд, что было исполнено, но, убегая впопыхах из Рима, чтобы спастись от преследования мятежников, он оставил яд во дворце. Чтобы не быть схваченным и арестованным, Нерон с помощью вольноотпущенника покончил жизнь самоубийством, вонзив меч себе в горло. Лишившись защиты и милости императора, Локуста старалась жить как можно скромнее, чтобы ничем не привлекать к себе внимания. Но было уже поздно, репутация профессиональной отравительницы, страх и ненависть, которую питали к ней римляне, привели императора Гальбу к решению вынести ей смертный приговор.