ДЮМАСФЕРА - Форум фанфиков по мотивам книг Александра Дюма (отца)

Глава восьмая, в которой во французской истории возникают мелкие неточности

Всем было известно, что у его высокопреосвященства кардинала Ришелье есть несколько слабостей. Этот твердый, решительный человек, часто принимавший жесткие решения и по этой причине имевший множество врагов и недоброжелателей, для кого-то был другом, помощником, благодетелем, спасителем, заступником. Очень многие служили кардиналу, так как видели в нем продолжателя славных дел покойного Генриха IV, а также просто за совесть.
А кто-то его просто любил.
К последним, несомненно, относилась племянница кардинала, мадам де Комбале, которую ядовитые языки частенько определяли в любовницы собственному дядюшке. Об этом распевал фривольные куплеты весь Париж.
Последние дней пять Мари Мадлен де Виньеро дю Пон-де-Курле, госпожа де Комбале искренне сожалела о том, что слухи совершенно не соответствуют действительности. Увы!
Впрочем, она надеялась со временем изменить положение дел. Неприятно и обидно выслушивать пошлые намеки, когда они не имеют под собой никаких оснований. Уж если страдать и быть мишенью для злословия, то не напрасно.
Ибо никакие родственные узы «племянницу» на самом деле не сдерживали, и к «дядюшке» она с первой же секунды воспылала самой страстной любовью.
Одно дело – испытывать привязанность к особе, которая когда-то там, четыреста лет назад жила где-то во Франции. Это интерес исследователя, интерес историка.
Другое дело – зная об этой самой особе достаточно много информации (в том числе и то, что самому «объекту» неведомо пока), входить в ближний круг ее общения. Иметь возможность уберечь монсеньора от каких-то неприятностей. Предотвратить заговор. Дать дельный совет.
Оксанка всем этим собиралась беззастенчиво пользоваться.
Надо же…
«Дядюшке» стоило лишь раз поцеловать «племянницу» в лоб и слегка приобнять ее, как у Оксаны просто ноги подкосились.
Кто-то там сох по Атосу? Ха! Да они просто не видели Ришелье! Даже не пытались смотреть в его сторону. Но монсеньор… Ах, монсеньор!
Монсеньор сидел в кресле, отдыхая от тяжких трудов по управлению государством, и поглаживал белоснежную ангорку, развалившуюся у него на коленях в самой непринужденной позе.
Кошки тоже принадлежали к числу слабостей великого человека.
Оксанка как зачарованная смотрела на движения тонких нервных пальцев кардинала, которые перебирали шерсть Лодиски – и почему-то вспоминала гнуснейшую эпиграмму на смерть Ришелье. Она и рада была бы не вспоминать, но…
«Здесь лежит гордыни страшной пленник.
Здесь лежит таинственный священник.
Тот, что войны вел и кровь французов пил,
Принося стране несчастье и удачу.
От племянницы своей он получил
Двух детей и сифилис в придачу!».
- Вы побледнели, моя милая девочка? Вам плохо?
У его высокопреосвященства был очень приятный голос. Мягкий, бархатный. В дурном настроении Оксанка его ни разу еще не видела (и не слышала).
- Я задумалась о том, что мне приходится слишком много слышать о вас… слишком много гадкого, недостойного.
Ришелье покачал головой.
- Пустое. Думайте о том, что вы сами знаете про меня. Надеюсь, ничего недостойного я не совершил. Я мог ошибаться – да. Но сожалеть о том, что сделал – нет! А уж вы, моя милая… О чем злословили при вас на этот раз?
Оксана вздохнула.
- О заговоре Шале. Правда, маркиза де Рамбуйе тут же прекратила этот разговор.
- Маркиза умна, - скупо улыбнулся кардинал, продолжая поглаживать млеющую от удовольствия кошку. – Вам же я скажу так. Хотя дворяне заслуживают того, чтобы с ними обращались хорошо, но нужно быть с ними строгим, если они пренебрегают тем, к чему обязывает их рождение Я без всякого колебания говорю, что те, кто, отстав от доблести предков, уклоняются от того, чтобы служить короне шпагой и жизнью с постоянством и твердостью, коих требуют законы государства, заслуживают быть лишенными выгод своего происхождения. Шале был дурак и человек слабый… за то он и взошел на эшафот. Пусть благодарит Бога за то, что его не повесили. Смерть от топора палача – не позор.
- Все равно полагают, что вы были слишком жестоки, монсеньор.
- Пусть обвиняют в жестокости тех, кто подкупил палача. Настоящий палач закончил бы дело с одного удара… Зато теперь не скоро найдется желающий повторить судьбу графа… Впрочем, довольно об этом. Милая моя, вы никогда раньше не вникали так глубоко в мои дела и никогда не выказывали такого горячего сочувствия!
- Я просто молчала, милый дядя, - Оксана смиренно склонила голову.
- Вы деликатны и умны, моя милая. Не сомневайтесь, я никогда не покину вас и дам вам все самое лучшее.
«Самое лучшее, монсеньор – это вы. А вы-то пока и не вполне мой…».
- Дядя, у меня возникла одна идея…
- Говорите, дитя мое… Вы знаете, что я всегда выслушаю вас.
«Какой у нас год?.. Осада Ла-Рошели уже снята, мы в Париже, но… черт его побери, Дюма-папашу! У него такие вольные отношения с историей и хронологией… В любом случае, кардиналу еще и в голову не приходило стать отцом французской журналистики. Хорошо, скорректируем события!».
- Нужно иметь возможность формировать общественное мнение. Нужно иметь то, чего не имеют и не могут иметь ваши недоброжелатели. Мало платить поэтам, которые прославляют вас. Поэты – это хорошо, но это не слишком действенно. Благодаря поэтам ваше имя войдет в историю лишь пока вы у власти… их стихи не слишком хороши, чтобы отражать истинное положение дел. К тому же приличных, талантливых поэтов немного.
Ришелье неуловимо изменил позу. Серые глаза его зажглись.
«О, монсеньор! Если бы у нас было электричество! Если бы у меня была студия и хоть один оператор с камерой… и хотя бы в Лувре наладили вещание…».
- Что еще вы могли бы мне посоветовать?
Оксанка подняла от пола кроткий взор. Впрочем, взор блистал идеей – и блеск этот придавал глазкам мадам де Комбале невероятную выразительность.
- Обратитесь к бумагомарателям и сочинителям. Направьте их усилия на благо себе и государству. Хотя бы раз в неделю весь Париж, а затем – вся Франция должны получать сведения о том, что кардинал мудр, кардинал справедлив, кардинал верно служит его величеству. Подданные его величества должны знать, что кардинал действует в их интересах. Причем это касается не только дворянства. Вспомните о честных буржуа, монсеньор – это кошелек Франции. Вспомните об арендаторах, в поте лица добывающих хлеб. Издание должно открывать ваше истинное лицо, служить глашатаем и распространителем ваших идей… Назвать его можно… ну… - Оксанка ощутила приступ вдохновения. Она ровным счетом ничем не рисковала – просто ускоряла ход событий и направляла их в том русле, которое было желательно. – Пусть будет «Ла Газет». Впрочем, если мои слова – просто лепет женщины, которая слишком мало видела в жизни и ничего не смыслит в ней, не слушайте меня, монсеньор.
Кардинал поманил ее к себе. Он сделал это, сопроводив жест одной руки жестом другой – Лодиска задремала, будить ее Ришелье не хотел.
Оксанка подошла с тем же видом скромницы-смиренницы. Она же хотела удалиться в монастырь? Вот и нужно соответствовать образу. Странно, что ее еще никто не раскусил…
Вот, даже монсеньор считает, что она – это она, его дражайшая племянница, и никто иной.
Сухие теплые губы коснулись сначала ее щеки, затем – лба. В поцелуе явственно ощущалась благодарность.
- Вы дали мне бесценный совет… тем более драгоценный, что он исходит от чистого и любящего сердца. Ведь это так?
- О, да, да, монсеньор! – воскликнула Оксанка, падая на колени.
«Мало того, что я люблю вас… так вы еще можете вернуть мне работу! Редакция… ничего, эти архаровцы еще пожалеют, что родились на свет! Я им покажу, как надо пахать! О, монсеньор, я вам такой пиар сделаю – весь мир позавидует!».
- Раз в неделю?
- Пока достаточно, - Оксанка вспомнила, что она племянница и любимица своего дядюшки – и непринужденно уселась на подлокотник кресла. – Пусть привыкнут. К тому же сотрудники поначалу не будут справляться с более сложными задачами. Каждый должен отвечать за свою часть работы, за определенные темы. Но при этом они при необходимости обязаны заменять друг друга. Я все продумала, милый дядя. Руководителем и главным ответственным можно назначить… ну, хоть господина Ренодо.
- Ренодо?
- Разумеется. Его контора с объявлениями пользуется успехом. Вот вам, кстати, и подспорье в финансировании и способ заинтересовать – размещать на одной из полос частные объявления и… пусть отдельные мастера получат возможность за умеренную плату рассказывать о своих достижениях, о своих товарах.
«Лишь бы на жаргон не сбиться…».
Ришелье слушал с вниманием.
- Первая полоса, - начала Оксанка более смело, - будет рассказывать о том, что происходит в государстве. О том, что его величество принимал каких-то послов. О том, что мы одержали военную победу. Словом, о том, что важно для всех. Чтобы каждый знал новости и гордился ими. Если это неприятная новость – пусть лучше люди узнают о ней из уст первых лиц государства, чем от досужих сплетников. Вы понимаете, дядюшка – это не только даст вам преимущество, это еще позволит направить настроения и мысли людей в нужную сторону.
Серые большие глаза его высокопреосвященства зажглись.
- Вы – сущий ангел. Рассказывайте же дальше, моя милая. Я слушаю вас, я весь - внимание. Откуда вы набрались таких идей?
- Я давно вынашивала их, дядя, но только теперь осмелилась озвучить.
- На второй полосе…
«Не забывай, что фотографию еще не изобрели!!!!».
Голосок племянницы его высокопреосвященства звенел весенним ручейком. Молодая женщина с самым непринужденным видом читала кардиналу лекцию об устройстве еженедельника в восемь страниц, где есть место всему: политике, науке, культуре, спорту, светской хронике, тематическим полосам…
Оксанка страшно сожалела, что работала на телевидении, а не в газете. С газетой будет трудно. Без компьютеров, без возможности сверстать номер за считанные часы… Она даже печатный станок только в музее видела – да и тот века восемнадцатого, времен издания «Энциклопедии» Дидро. Она могла только четко передать, о чем пишут журналисты двадцать первого века.
Но Ришелье и того оказалось достаточно.
Он выпрямился.
Пожал «племяннице» кончики пальцев. Спохватился – и поцеловал дрожащую ручку.
- Сейчас мы пойдем ужинать, милая моя. Не откажите мне в любезности разделить мою скромную трапезу. Затем мы прогуляемся по саду, и вы продолжите ваши интересные объяснения.
Оксанка возликовала: кажется, газету кардинал организует! И уж тут…
- Я могу надеяться, что часть ваших хлопот по организации подобного издания вы переложите на мои плечи? У меня есть кое-какие знакомые, которые могли бы служить вам силой своего таланта и ума!
«Только бы не отказал! Только бы не отказал!».
На устах его высокопреосвященства появилась улыбка. Та самая улыбка, которую видели лишь те, кто был удостоен доверия и любви Ришелье.
- Я подумаю. Вас не заботит, что скажут по этому поводу?
- О, нет! – Оксана сочла нужным поклониться как можно глубже и почтительней. – Возглавлять газету будете вы… и Ренодо. Официально – Ренодо. Я не настаиваю на своей прихоти и совершенно не желаю оказывать ему покровительство, если вам эта кандидатура неудобна по каким-то причинам. Я просто подумала, что Ренодо… он ни о чем меня не просил и даже не подозревает, что я его знаю! Но он хороший делец и у него бойкое перо, поэтому… А я… я буду скромно, по мере возможностей моего ограниченного женского ума, оказывать вам посильную помощь…
…Разговор про «Ла Газет» продолжился и за ужином, и после ужина.
Кардинал и его племянница гуляли по Люксембургскому саду и мило беседовали – отнюдь не о пустяках.
Беседу прервал только личный секретарь кардинала. Он принес две записки.
Прочитав первую, кардинал побледнел от гнева и нервно скомкал бумажку в руке.
- Милая моя, мы срочно должны вернуться в Пале-Кардиналь.
- Государственные дела?
- Нет, выволочка одному болвану. Вы правы, дитя мое. «Ла Газетт» должна существовать.
Усы кардинала воинственно топорщились.
- Дядя, там есть и вторая записка.
Кардинал развернул вторую.
- После выволочки я дам аудиенцию настоятельнице монастыря Сан-Мартен, после чего – вновь ваш. И не перечьте. Вас доставят домой в карете под охраной моих гвардейцев. Считайте, что вы обсуждаете со мной очень важный, первостепенного значения план.